В 1958 году Карл Густав Юнг писал в статье «НЛО как предмет слухов»:
«Конечно, сейчас осуществляются отчаянные попытки оживить христианскую веру, но попытки эти не касаются возможности вновь, как и прежде, достичь такого ограничения образа мира, при котором сохранилось бы место для метафизического вмешательства; речь идет об оживлении традиционной религиозности, но без настоящей христианской веры в потустороннее и надежды на близкий конец света, призванный окончательно и бесповоротно исправить прискорбную ошибку, каковой явился акт творения. Вера в «посюстороннее», в человеческое могущество обрела статус практической истины, все еще не поколебленной — несмотря на все уверения в обратном».
Ирония Юнга по поводу конца света как исправления ошибки его творца для нас может еще и указывать на наши переживания в связи с этим образом. Приобретая разнообразный жизненный опыт, особенно опыт неудач, боли, утрат, унижения, отчаяния, мы порой мечтаем стереть его из памяти, все начать с начала, с чистого листа.
Неосознанные переживания такого рода, которыми бывают охвачены многие люди и целые общества, способны порождать коллективные процессы вроде массового ожидания конца света: пусть рухнет этот мир, так как в нем мы успели наломать дров, — а там, глядишь, появится шанс попробовать еще раз. Так что в этих ожидания (фантазиях, шутках на эту тему) проглядывает, конечно, и образ начала — возрождения после смерти, обновления после застоя, прорыва на новый уровень после хождений по кругу.
Кроме того, в ожидании конца света звучит и представление о возможном глобальном вмешательстве каких-то неведомых и неуправляемых сил — какого-то начала за пределами человеческих возможностей и разумения. Когда религиозные традиции уже не справляются с задачей концептуализации этих переживаний и образов (что в индивидуальной психике решается в сновидениях, например), коллективная психика ищет другие формы. Далее в той же статье Юнг пишет:
«Метафизика чужда нашему мировоззрению; нам свойственно скорее думать о возможности психических нарушений, особенно в связи с тем, что наша психическая конституция после Второй мировой войны стала весьма хрупкой: она страдает от прогрессирующего чувства неуверенности и постоянного ощущения опасности».
И далее он указывает на место психологии и психологов в такие моменты в жизни обществ (прошло 54 года с момента написания статьи, но описанная ситуация даже еще более актуальна сегодня):
«Пытаясь оценить и объяснить катастрофические события европейской истории последних десятилетий, современные исследователи чувствуют обветшалость и бессилие традиционных средств. Чем дальше, тем более остро они вынуждены осознавать, что психологические и психопатологические факторы стали играть слишком заметную роль в расширении исторического горизонта. Отсюда — повышенный интерес думающей части людей к психологии. Это обострение интереса вполне естественно, однако оно уже вызвало недовольство в университетских кругах, среди недостаточно компетентных специалистов, застигнутых врасплох подобным оборотом дел. Тем не менее, несмотря на все попытки отодвинуть эту науку в тень, осознающая свою ответственность психология не должна отступать и отказываться от критического исследования явлений коллективного порядка: ведь ввиду очевидной противоестественности утверждений, связанных с отмеченными явлениями, гипотеза о психических нарушениях как наиболее подходящее средство для объяснения слухов напрашивается сама собой».